Туризм и отдых в Карелии!
Петроглифы Карелии интересны не только сами по себе, но и как органическая составная часть наскального искусства Северной Евразии, развивавшегося на протяжении минимум 5 тысячелетий. Чтобы выяснить их истинное место и роль в этом общем развитии, нужны сопоставления, хотя бы выборочные, с подобными памятниками других территорий этой обширной зоны. Необходимость таких сопоставлений стала осознаваться давно. Еще К. Гревингк приводил параллели онежским петроглифам.
Известный исследователь сибирских древностей Г. И. Спасский на основании сходства их с Томской писаницей в Сибири предполагал, что оба памятника созданы одним и тем же народом, жившим на берегах рек Енисея, Томи и Онежского озера, и что таким народом могли быть лишь кочевники-гунны. Естественно, это еще весьма наивные, далекие от истины заключения. Позднее крупнейший русский археолог В. В. Городцов, сравнивая наскальные рисунки Средней Азии, Карелии, Скандинавии и Италии, увидел немало сходного и отметил их большое значение "как вечных памятников направлений определенных международных сношений". Промежуточное географическое положение, большое число и разнообразие фигур, относительно хорошая сохранность, а с начала 30-х годов и наличие фундаментальной публикации сделали петроглифы Карелии притягательным сравнительным материалом, используемым в весьма широких и эффектных обобщениях.
Так, по мнению А. А. Формозова, петроглифы Карелии лучше всего выражают главное в жизни северных племен III-II тыс. до н. э., а именно- воздействие цивилизаций Древнего Востока. Этим довольно сильным влиянием он и объясняет тот факт, что "близкие до тождества гравировки и росписи в лесах создавали охотники-рыболовы, а на юге - земледельцы и скотоводы". В Карелии во II тыс. до н. э. будто бы скрещивались и переплетались местные предания каменного века и мифы, заимствованные из передовых культур юга и юго-запада. О сходстве петроглифов Карелии и Скандинавии и писаниц Сибири неоднократно писал академик А. П. Окладников: "Образы и представления, возникшие, скажем, в глубине Сибири, на Томи или Ангаре, часто до мельчайших подробностей совпадают с отдельными образами и целыми сюжетными группами писаниц Карелии и Скандинавии... На всех писаницах обширной территории Северной Евразии создавшие их люди с поразительным упорством выбивали знаки плодородия, солнечные диски, ладьи, змей, ступни человека и самого человека".
К иным выводам пришел В. Н. Чернецов, тоже подметивший значительную близость наскальных изображений Северной Норвегии, Урала, Ангары, р. Томи и, возможно, Пегтымеля (Чукотка). Всю эту обширную область он считал территорией расселения восточной ветви древних уральцев. Но исследователь не включал в данный ряд петроглифы Карелии. Напротив, он даже подчеркивал принципиальные различия между ними и пи-саницами Урала, объясняя это глубокими отличиями в хозяйственном быту, общественном устройстве, мировоззрении и обрядах породивших их обществ, наконец, разной этнической средой. Само развитие наскальных изображений Карелии, по мнению В. Н. Чернецова, шло в ином направлении. Насколько прав исследователь в своих заключительных выводах, покажут будущие работы, но сам подход, учитывающий многообразие первобытной действительности лесной полосы Евразии, где при близости географической среды и общности основных форм хозяйства все же не было полного единообразия быта, социальной организации, религиозных концепций, нам представляется верным. Справедливо и то, что сопоставлению должно предшествовать тщательное исследование конкретных памятников "самих в себе", с привлечением местных дополнительных данных, проясняющих "исторические и этноисторические" условия бытования изображений.
Кардинальные изменения в развитии наскального творчества вне связи с местной почвой, как результат влияния извне, нам кажутся маловероятными. Еще С. Н. Замятнин справедливо полагал, что существенные заимствования и привнесения в традиционно устойчивую этнокультурную общность с веками вырабатывавшейся идеологией можно принять лишь при выявлении внутренних сдвигов и перемен в среде, для которой заимствования становятся исторически необходимыми или хотя бы возможными.
Приемы и методы сопоставлений еще недостаточно отработаны, хотя в последние годы накоплен определенный опыт. Естественно, что должна учитываться целая сумма показателей: топография, состав сюжетов, техника нанесения, прочность и длительность самой традиции, насыщенность полотен, наличие и характер композиций, масштаб изображений, общая линия развития и т. д. Но едва ли не главным остается сравнение стилистических форм с учетом не столько единичных черт, сколько сочетания признаков и специфических черт, конвергентное появление которых в разных местах маловероятно. Теперь, когда почти повсеместно ведется углубленное изучение конкретных памятников, проблема их сопоставления становится еще более оправданной и актуальной, тем более, что сам по себе сравнительный материал значительно расширился благодаря открытиям в Скандинавии, Финляндии и в СССР. Мы вынуждены ограничиться предельно сжатым его обзором, цель которого - оттенить общее и особенное в петроглифах Карелии, их место и роль в общем развитии.
Вначале обратимся к Скандинавии, где на территории Норвегии и Швеции памятники наскального искусства представлены в большом числе. Они подразделяются на два типа: "земледельческие" и "охотничьи". Первые, их еще называют южно-скандинавскими изображениями бронзового века, представлены главным образом в южных и центральных областях Норвегии и Швеции. Исчисляются они сотнями местонахождений, включающими многие тысячи фигур и знаков. Изображения "охотничьего" типа, иначе северо-скандинавское наскальное искусство каменного века, уступают по числу местонахождений (более 80) и количеству фигур, но распространены они значительно шире - практически почти по всей территории Фенноскандии.
Оба эти типа памятников не являются абсолютно изолированными. Как выяснилось, местами те и другие существуют рядом, а то и перекрывают друг друга. Нередко они близки и по времени появления. Их различия вызваны в основном не топографией и хронологией, а образом жизни населения, уровнем его культуры и развития сознания. Нам ближе искусство охотников, но мы все же должны коснуться и "земледельческих" петроглифов, появившихся 1500 - 500 лет до н. э. Они позволяют шире взглянуть на наскальное творчество в целом и представить его заключительную фазу. Кроме того, бытует представление о какой-то близости, даже родстве петроглифов Карелии и южной Швеции. Предлагается даже рассматривать наскальное искусство Карелии как ответвление скандинавского эпохи бронзы. Верно ли это? Оснований для подобных выводов немного: помимо общих соображений, обычно ссылаются на сходство не более десятка изолированных от остального изобразительного контекста фигур. При желании число таких параллелей нетрудно расширить. Начнем с того, что в петроглифах южной Швеции чаще всего встречаются жертвенные лунки - выдолбленные чашевидные углубления диаметром в несколько сантиметров, сгруппированные или рассеянные среди других изображений, в большинстве случаев с ними как будто не связанных. Намеренно выбитые округлые углубления-ямки и в Карелии имеются, но их очень мало.
На втором месте в петроглифах южной Швеции стоят корабли, распространенные почти повсеместно и в очень большом числе, порою составляющие целые "флотилии". Есть случаи, когда корабли как будто приносят в дар или жертву. Упомянем известную сцену, где человек почти в натуральный рост несет над собой четырехметровый корабль с гребцами, корма и нос которого украшены головами животных. Но лодки - один из наиболее распространенных сюжетов на скалах Карелии, на Залавруге же они вообще преобладают. Их форштевни тоже украшены головой зверя (лося). Интересная параллель - сцена переноса лодки с гребцами в XVI группе Новой Залавруги, правда, ее несет не один человек, а три. Иначе выглядят и лодка и "носильщики", но сходство сюжетов не может не обратить внимания. Там и там имеются единичные экземпляры лодок с поперечными полосами внутри контурного корпуса, аналогии которым шведские и норвежские исследователи видят в умиаках эскимосов.
Спирали и концентрические круги,, окружности, спиралеобразные круговые знаки, иногда в руках людей,- еще один сюжет для сопоставления.. Допускают, что круги могли изображать солнечный диск и служить солярными знаками. Именно по линии солярных знаков и сближали прежде всего петроглифы Карелии и Скандинавии. Но почему-то никто не желал замечать, что число таких параллелей очень невелико, и что сходные "солярные" знаки находятся в очень разном контексте, и, наконец, что в наскальных изображениях Скандинавии вовсе отсутствуют лунарные знаки.
Изображения людей - еще одна и очень существенная черта, которая "роднит" петроглифы Карелии и Скандинавии. Их мифологическая основа, улавливаемая уже на стадии петроглифов Карелии, еще отчетливее проступает в петроглифах южной Швеции эпохи бронзы. Среди относительно близких образов отмечают великана с копьем, людей в рогатых шлемах и др. Там и там имеются "батальные сцены" - враждебные столкновения двух и более человек. Но, как ни странно, в петроглифах Швеции нет ни одного случая, когда кто-то пострадал или пал в бою. В петроглифах же Беломорья налицо пострадавшие - "раненые" или "убитые". И в шведских и в беломорских петроглифах можно встретить небольшие цепочки людей (процессии), отпечатки ног, линии следов. И в Скандинавии и в Карелии имеются изображения змей, правда, в разной трактовке. На петроглифах Карелии нет орудий и оружия из металла, колесниц, домашних животных, сцен пахоты - важнейших показателей уровня развития общества; здесь таких новшеств еще не знали.
Видимо, в основе улавливаемой близости наскальных изображений Карелии и южной Швеции лежат не прямые контакты или заимствования и даже не влияние "бродячих сюжетов" скандинавской или восточной мифологии. Скорее имеет место какая-то общая и весьма древняя мифологическая подоснова. Похоже, что некоторые идеи и образы, запечатленные на скалах Карелии, позднее нашли отражение в наскальном творчестве Скандинавии, конечно, уже в переработанном, преображенном виде. Другими словами, мы допускаем, что мифы Скандинавии эпохи бронзы включали в себя более древние напластования. Конечно, убедительно доказать наличие преемственной связи между двумя стадиально разными комплексами памятников было бы крайне важно и интересно. Мысль о том, что "формы идеологических представлений не исчезали, а наслаивались одна на другую, сохраняясь в виде пережитков", получила бы еще одно подтверждение на материале петроглифов. Возможно и такое объяснение: конвергентное появление близких до тождества образов связано с отражением каких-то сходных по форме, но очень разных по существу проявлений общественной жизни. В основе широкого распространения лодок и кораблей могут лежать две совсем разные причины: возникновение и развитие морской охоты в Карелии и зарождение мореплавания в Скандинавии.
Стадиально более близкий сравнительный материал содержат, конечно же, наскальные изображения "охотничьего" типа. Известный норвежский археолог П. Симонсен считает, что внутри Фенноскандии они составляют две обширные группы: западную, с центром в северной Норвегии, и восточную, с центром в Карелии. Одно из крупнейших скоплений - Немфорсен - в северной Швеции относится к промежуточной зоне между ними.
Из 43 северонорвежских местонахождений 34 расположены за Полярным кругом, в основном на поверхности коренных скальных пород. И только 9 выбиты на крупных валунах, а 2 - на небольших камнях. Размещены они то значительными скоплениями, то сильно рассредоточены. В каждом из скоплений насчитывается от одной до 60 фигур. Находятся они, как правило, на берегу моря, не дальше нескольких сот метров от воды. А наносились изображения обычно лишь немного выше верхней отметки прилива. Не случайно нижняя часть некоторых наскальных полотен омыта водой или же покрыта морским песком и гравием. Располагаются они на вертикальных, покатых либо горизонтальных поверхностях. Уже по разной высоте изображений над уровнем моря и различию стиля видно, что в крупных скоплениях рисунки наносились длительное время. По технике исполнения петроглифы северной Норвегии можно подразделить минимум на три вида: прошлифованные, выбитые и нанесенные красной краской.
Первый технический прием предполагает прошлифовку контура фигуры путем трения каким-то орудием или предметом на ширину 1-2 см. Образованные таким образом контуры выглядят как отполированные канавки на фоне неровной поверхности скалы. Второй прием - выбивание линии контура каким-то заостренным каменным орудием. Ширина линии почти такая же-1-2 см, а глубина достигала 0,5 см. Сюда же, видимо, можно отнести еще два приема, которые П. Симонсен выделяет как самостоятельные: выдалбливание линий контура на ширину 2-4 см каменным орудием с притупленным концом (полученные от ударов углубления затем, возможно, заполнялись краской) и выбивание фигур по всей площади силуэта на глубину 0,2-0,5 см (встречается редко). Наконец, изображения, нанесенные красной охрой, у которых чаще всего передан только контур, но иногда закрашен и весь силуэт. Южнее можно встретить и петроглифы, вырезанные на поверхности мягкого сланца каким-то режущим инструментом типа ножа. Примерно в той же последовательности - от прошлифованных к нанесенным краской - исследователи располагают эти технические приемы во времени, допуская, что на самой поздней стадии развития "охотничьего" искусства все они могли бытовать одновременно. Изображались прежде всего дикие промысловые животные, реже пушные и хищные звери. Самый распространенный сюжет - лоси и северные олени, морские животные: тюлень, кит, дельфин. Встречаются изображения медведя, водоплавающих птиц (гусей), рыб (палтуса, лосося). Самыми древними считаются огромные, больше натуральной величины, животные (киты, северные олени и др.), которые производят большое впечатление масштабом и искусством точного воспроизведения натуры с выделением главных, самых существенных признаков того или иного вида. Со временем идет процесс стилизации и схематизации фигур, видовые различия стираются, так что трудно бывает отличить, например, лося от северного оленя. Постепенно становится правилом обозначать внутренние органы животного - сердце, "линию жизни", ребра. Развивается так называемый "рентгеновский", или "скелетный", стиль. Этот интерес к скрытому, внутреннему, содержанию - важный стадиальный признак в развитии охотничьего искусства.
Встречаются и человеческие фигуры, обычно показанные в фас, изредка как будто даже в действии. Нередко обозначена одежда, показаны головные уборы, отмечены половые признаки. Бесспорно женская фигура всего одна. Нередко можно увидеть лодки и предметы охотничьего снаряжения. П. Симонсен отмечает, что лодки слишком стилизованы и по ним трудно судить о действительно существовавших в каменном веке лодках. Немало геометрических и символических фигур: круг, колесо со спицами, прямоугольные или ромбовидные "рамы", заполненные извилинами и зигзагами, змеи, не обитавшие так далеко на севере. Часть из них, например колеса со спицами, рассматривают как солнечные символы или символы плодородия, проникшие сюда с юга Скандинавии.
В целом решительно преобладают одиночные фигуры, каждая из которых имела свой собственный смысл и предназначение. Намеренное объединение двух или более фигур в сцены встречается крайне редко: это явная пара лосей, пара, кораблей, композиция с участием мужчины и женщины, пара голов северных оленей (возможно, плывущих через пролив), лодка, из которой опускается леска с рыбой или якорь, лось, возможно, попавший в яму-ловушку, лось, пораженный копьем. Таким образом, композиции не были совсем чужды древним художникам, но, по мнению П. Симонсена, искусству того времени для выражения своих религиозных функций, связанных с поддержанием благополучной охоты и промысла, достаточно было одиночных фигур и не требовалось сцен. В эти устоявшиеся представления, статистические выкладки приходится вносить уточнения и поправки в связи с сенсационными открытиями в Финмаркене, во внутренней части Альтенфьорда, сделанными в 1973-1982 гг. сотрудниками музея города Тромсо. Всего здесь выявлено 9-10 местонахождений петроглифов, включающих свыше 40 скоплений в общей сложности 2500-3000 фигур и много выразительных сцен, например охоты на северного оленя или на медведя и др. Поражает изгородь с оленями в Беркбукт, окружность которой составляет почти 12,5 м. Несколько оленей входят в нее через специально оставленный проход. Внутри загона - множество северных оленей, лоси, несколько звериных следов, человек с копьем и, возможно, 2 лодки. Над изгородью - большой отпечаток стопы. Все это полотно, занимающее примерно 11 м2, Кнут Хельског датирует временем, близким к 3500 лет до н. э. Если загон и олени составляют одну сцену, то она воистину уникальна и является древнейшим в Скандинавии свидетельством такого способа охоты. Не исключено, что этот загон предназначался для сбора домашних оленей. Общее число наскальных изображений северной Норвегии увеличилось теперь во много раз; раньше было известно немногим более 200 фигур. Ценность новых находок возрастает еще и потому, что они располагаются на разной высоте над уровнем моря - от 9 до 26 м и хорошо увязываются с древними береговыми линиями. Это дает прекрасную возможность для датировки и изучения процесса развития тематики, стиля, техники нанесения, сценичности. К тому же здесь впервые в северной Норвегии, совсем рядом с изображениями, открыты и древние поселения, что еще больше увеличивает возможности исследователей. Теперь это - крупнейшее в Северной Европе скопление петроглифов, функционировавших, вероятно, длительное время, в промежутке 0-3500 лет до н. э., отразившее и внутренние воздействия и внешние влияния. Определенные черты сходства исследователи находят в них и с петроглифами Карелии.
Исключительный интерес в плане выяснения таких контактов и связей населения обширных и довольно отдаленных друг от друга территорий представляют упоминавшиеся уже петроглифы Немфорсена, расположенные у порогов на р. Онгерманельвен. Г. Хальстрем зарегистрировал здесь 162 более или менее изолированных скопления, объединенных в 60 более крупных групп и включающих 1750 фигур. Из них 375 неясные или необъяснимые, а еще 300 - линии, незаконченные фигуры или их фрагменты. Какая-то часть петроглифов вообще исчезла: Г. Хальстрем допускает, что раньше их было более 2000. Преобладают животные - 719 явных изображений и 376 фрагментов или незаконченных. На втором месте лодки - 366. Далее следуют фигуры людей - 87, не считая сидящих в лодках, подошвы ног - 25, чашеобразные углубления (бесспорных 34), "топоры" с головами лося - 11, фигуры в виде угла, иногда в комбинациях с людьми - 80 и около 30 оригинальных рисунков - "епископские посохи", солнечные ладьи и т. д. Птиц всего 9.
По мнению Г. Хальстрема, отсюда к онежским и беломорским петроглифам, отстоящим почти на 1000 км, тянутся несомненные и довольно ощутимые ниточки связи. Причем самые важные точки соприкосновения обнаруживает "крыша" с Пери III на Онежском озере, вывезенная в Эрмитаж.
Действительно, определенное сходство между наскальными изображениями Беломорья и Немфорсена прослеживается в топографии, группировке изображений, в технике нанесения, размерах фигур, в близости к ним стоянок, но прежде всего в тематике. Совпадение типа лодок, по Г. Хальстрему, настолько поразительно, что указывает на "внутреннюю интенсивную связь". Немалое сходство обнаруживают лоси и северные олени. Сближает оба центра наскального творчества малое число рыб, хотя находятся они в местах, особенно благоприятных для рыболовства. На Онежском озере встречаются любопытные "двойные" птицы (соприкасающиеся хвостами или - же с одним общим туловищем), головами обращенные в противоположные стороны - своеобразные дубликаты двухголовых лосей из Немфорсена. Важный показатель близости - обилие людей и антропоморфных существ, нередко включенных в сцены. Правда, позы и жесты их в петроглифах Карелии гораздо живее и разнообразнее, особенно в профильных фигурах, вовсе не представленных в Немфорсене. Но имеются и близкие до тождества персонажи: полногрудые женщины, "пары влюбленных", люди в шапках квадратной формы, два человека с шестами. Там и там встречаются орудия охоты - гарпуны, копья, дубинки.
Конечно, налицо и различия, одну из причин которых Г. Хальстрем видел в хронологии. Обилие новых элементов в онежских петроглифах по сравнению с Немфорсеном, по его мнению, указывает на "более позднее развитие", а преобладание сплошной выбивки силуэтов в Беломорье - будто бы следующий шаг во времени. Сама по себе мысль интересная, но еще как следует не выверенная.
Большим событием явилось открытие писаниц в Финляндии, где до 1963 г. было известно лишь одно небольшое наскальное полотно, а к лету 1982 г. благодаря усилиям археологов и энтузиастов-любителей число писаниц увеличилось до 43. В основном они сосредоточены в юго-восточной части страны, но одна писаница - Суомуссалми Вярикаллио - расположена далеко на севере, у границы СССР. Это довольно большое скопление, включающее около 60 фигур, указывает на возможность открытия подобных памятников и на территории Карельской АССР. Все известные пока писаницы нанесены на прибрежных скалах, часто отвесно обрывающихся в воду и обычно обращенных к западу или юго-западу. Они неразрывно связаны с водными путями, и рассматривать их легче с озера, со стороны воды. Обычно сверху писаницы прикрыты естественным навесом (козырьком), предохраняющим их от разрушения. Преобладают небольшие полотна, включающие от одной до трех фигур, реже - от 5 до 14, в одном случае их свыше 20 и только в трех - от 40 до 60. Самая крупная - Астувансалми. Во всех писаницах вместе взятых около 370 фигур. Чаще всего это лоси, люди, лодки, гораздо реже - северные олени, отпечатки ладоней, зигзагообразные линии, геометрические фигуры, рыбы и птицы. Все они довольно схематичны, хотя и в разной степени. У наиболее стилизованных бывает трудно распознать вид. Лоси чаще всего контурные, у некоторых внутри туловища пятно, обозначающее сердце. Обращает внимание обилие людей, обычно показанных в фас и очень упрощенно. Те, что с рогами на голове, ассоциируются с образами "шаманов". Пол фигур определить трудно. Но вее же имеется несколько и явно мужских и явно женских. Лодки обычно с экипажами в виде столбиков, корпус изображен простой линией, чаще изогнутой, чем прямой.
Наскальные изображения Финляндии датируют временем 3000-100 лет до н. э. Но не исключено, что традиция их нанесения появилась еще раньше, в мезолите, то есть в IV-V тыс. до н. э. Остается много других неясных вопросов, поскольку изучение этого нового типа памятников Финляндии еще только началось. Бурный процесс накопления фактического материала продолжается и может принести самые неожиданные результаты. Добрая половина найденных писаниц еще не опубликована, что тоже затрудняет исследование. Но и то, что уже сделано В. Лухо, П. Сарвасом, Ю.-П. Таавитсайненом, Т. Миеттиненом и другими,- серьезный вклад в изучение наскального искусства Северной Европы. Стало ясно, что писаницы распространены в Фенноскандии значительно шире, существовали длительное время и играли заметную роль в охотничьем наскальном искусстве. Те из них, что были известны ранее в Норвегии и Швеции, терялись на фоне более многочисленных и выразительных петроглифов, рассматривались как относительно позднее явление.
Предполагают, что писаницы Финляндии наносились преимущественно ранней весной со льда и использовались в весенних промыслово-магических обрядах и церемониях, то есть в другое время, чем петроглифы Карелии. Обилие небольших полотен свидетельствует о принадлежности их сравнительно небольшим коллективам и более повседневном, обыденном их функционировании, чем тех, что стали более крупными и долговременными центрами - святилищами. В них по-своему отразились серьезные сдвиги в общественном сознании, связанные с утверждением темы человека. Появляется ряд совершенно оригинальных образов. Несмотря на своеобразие, писаницы Финляндии не были изолированы от окружающего мира. Они - важное промежуточное звено между петроглифами Скандинавии, прежде всего Немфор-сена, и Карелии, уточняющее направление связей и духовных контактов населения. В них, в частности в наскальных рисунках Астувансалми, отмечают влияние скандинавского "земледельческого" искусства бронзового века. Что же касается развития писаниц в целом, то как будто они проходят тот же путь от более или менее натуралистических ко все большей схематизации и стилизации образов. Композиции не получили в них заметного развития. Интересные открытия сделаны и на территории СССР. В 1973 г. экспедицией Н. Н. Гуриной найдены петроглифы в центральной части Кольского полуострова, в 100 км к северу от Полярного круга, в среднем течении р. Поной, у заброшенной саамской деревни Чальмны-Варрэ. Они высечены на поверхности шести валунов, самый крупный из которых имеет площадь почти 7 м2. Число изображений на них колеблется от 2-3 до 60. Представлены северные олени, лоси, антропоморфные существа и другие более редкие образы. По Н. Н. Tуриной, в них как по содержанию, так и по форме имеются определенные точки соприкосновения с петроглифами Карелии.
Нина Николаевна Турина (род. 1909 г.)-известный советский археолог, доктор исторических наук. Основной район ее работ - Северо-Запад Европейской части СССР, но она вела полевые работы и во многих других районах нашей страны. В итоге открыты и раскапывались десятки первоклассных памятников, таких как кремневые шахты каменного века в Белоруссии, стоянки Маяк I-II на Кольском полуострове и др.
Огромный вклад Н. Н. Турина внесла в археологическое изучение Карелии, где начала работать со студенческих лет. Принимала участие в раскопках Оленеостровского могильника, а перед началом Великой Отечественной войны провела успешные самостоятельные работы на северо-восточном побережье Онежского озера. Основные итоги многолетнего исследования Карелии изложены в ее капитальном труде "Древняя история Северо-Запада Европейской части СССР" (1961), содержащем теоретическую часть и публикацию всех накопленных материалов. Н. Н. Турина - автор более десятка книг и множества научных статей, значительная часть которых посвящена Карелии. Новые местонахождения петроглифов открыты археологами на Урале, в Сибири и даже в тундре Чукотки (петроглифы Пегтымеля) -на крайнем северо-востоке Азии, тоже за полярным кругом. Они дали отличный сопоставительный материал, важный для понимания общих закономерностей наскального творчества Северной Евразии и его локальных особенностей. В двух группах чукотских петроглифов, расположенных на 11 "камнях" и сгруппированных в 104 скопления, насчитывается свыше 1000 фигур. Значительная часть их входит в состав композиций. Преобладают изображения оленей. Особенно выразительны фигуры спокойно пасущихся оленей. Часто встречаются сцены промысла оленей на плаву, с использованием лодок, из которых в зверей бросают копья или гарпуны. Изредка встречается собака - весьма редкий персонаж наскального искусства. Любопытно, что здесь, на реке, вдали от берега моря высечены морские млекопитающие-кит, касатка, белуха, нерпа, белый медведь, а также сцены морского промысла с участием разнообразных лодок. Среди изображений можно увидеть песца и волка, преследующего оленей, иногда - водоплавающих птиц, а также следы, счетные знаки, лыжи, гарпуны и другие орудия труда. Особое место занимают 34 антропоморфные фигуры разного пола, с мухоморовидными выростами на голове, похоже, участвующие в танце.
Петроглифы Пегтымеля включают разновременные скопления, из которых самые ранние, возможно, относятся еще ко II тыс. до н. э. Исследователь их Н. Н. Диков отмечает близкие параллели северонорвежским и аналогии некоторым сюжетам петроглифов Карелии. Таким образом, петроглифы Фенноскандии обнаруживают связи, которые простираются далеко на восток, вплоть до Камчатки.
Наличие сходных образов в наскальных рисунках, разделенных сотними, а то и тысячами километров,- само по себе удивительно и наводит на размышления. Академик А. П. Окладников не раз обращал внимание на эту внешнюю близость наскальных изображений Скандинавии, Приуралья, Западной Сибири и еще более отдаленных областей, вплоть до Якутии. Основным сюжетом всех их он считал лося, но отмечал, что здесь одинаково часто встречаются схематически трактованные фигурки и условные символические знаки. Его особенно заинтересовало, что человеческие изображения, подобно антропоморфным фигурам восточных писаниц, имеют на голове рога. Да и формы всех скандинавских изображений стилизованы будто бы точно так же, как и на восточных писаницах. Причину такого сходства А. П. Окладников видел не только в общности природных и экономических условий, но и в многообразных связях между северо-востоком Азии и северной частью Восточной Европы, существовавших еще с ранних этапов каменного века, связях, которые не прерывались также в эпоху бронзы и раннего железа и осуществлялись по прежним путям, "проложенным еще охотниками и рыболовами каменного века по старому направлению с востока на запад, а не наоборот". Однако кажется, что вопрос о таких связях все еще остается недостаточно разработанным, и роль их не следует преувеличивать.
В целом создается впечатление, что каждый регион первобытного охотничьего наскального искусства Европейского Севера обладает спецификой, формируется на базе местной общественно-трудовой практики, местных преданий и мифов. Это вовсе не исключает каких-то заимствований, привнесений со стороны, но они, на наш взгляд, не играли определяющей роли. Впечатляющие выводы об отражении в петроглифах Карелии очень далеких культурных связей и заимствовании, отзвуков иного, земледельческого, мировоззрения, вряд ли верны по существу. В силу заметного своеобразия в развитии племен каменного века Европейского Севера их монументальное искусство не было одноликим. Наглядный пример тому - удивительные различия петроглифов Онежского озера и Белого моря, как выяснилось, близких по времени.
Источники развития наскального искусства (обогащение тематики, появление многофигурных композиций) следует в первую очередь искать на месте. Мы не отвергаем, а даже заметно увеличиваем число параллелей в наскальном искусстве Карелии и Фенноскандии. Но вполне допускаем и конвергентное появление некоторых сходных по внешнему виду образов, обусловленное близостью исходных материальных прототипов и, с другой стороны, "идеологическими наслоениями", связанными со стойким сохранением в общественном сознании каких-то общих для Севера идей и представлений.
Несомненно лишь, что тщательный сопоставительный анализ конкретных памятников Карелии и Фенноскандии поможет лучше понять происхождение и эволюцию послепалеолитического наскального искусства Европейского Севера. Эта тема уже не раз поднималась в науке. Так, А. Брейль истоки североскандинавского наскального искусства предлагал искать на востоке и связывал его с народом, пришедшим из азиатской Сибири. По А. Бреггеру, петроглифы Северной Европы возникли на севере России и в южных районах Финляндии, а созданы они предками лопарей. На родство между норвежскими петроглифами и сибирско-монгольским материалом указывал норвежский ученый Бьерн. О том, что онежские наскальные рисунки являются арктическими и примыкают к североскандинавским, писал А. М. Тальгрен, допуская и их связь на востоке с уральскими писаницами и другим, урало- алтайским миром, но в то же время подчеркивая и удивительный их контакт с южноскандинавскими.
Существует и другая, прямо противоположная, точка зрения. По Г. Хальстрему, "это наскальное искусство не имеет своим происхождением восток", оно зародилось и развилось скорее всего на норвежской почве. Петроглифы Карелии, по его мнению, связаны со скандинавским материалом. Мысль о связи северонорвежских рисунков с русскими позднее поддержал и П. Симонсен. Общее движение культурного влияния он рассматривал в направлении с северо-запада на восток. Г. Кюн, М. Гимбутас, К. Акселн тоже полагают, что русские гравировки нельзя понять без южноскандинавского искусства.
Обилие и противоречивость суждений отражают реальную сложность проблемы, решение которой предполагает не механический выбор той или иной предложенной гипотезы, а творческую разработку данной проблемы с максимальной опорой на конкретный материал.
