Туризм и отдых в Карелии!
Бесов Нос — центральный и самый длинный из скалистых мысов, как бы организующий все окружающее пространство, подобно высокой церкви или колокольне в старой деревне, но только он находится в горизонтальной плоскости, на 750 м выступая в озеро. Естественно, что и омывающие его бухты более обширны. У основания мыс очень узкий, менее 100м, затем заметно расширяется, а где-то в средней части еще слегка изгибается в юго-западном направлении. На нем шапка густого леса, но на самой вершине и повсеместно вдоль уреза воды обнажаются коренные скальные породы.
Мыс служит надежным ориентиром; не случайно на его оконечности поставлен маяк. Отсюда открывается отличный вид на соседние мысы и острова. Напротив, за нешироким, но глубоким проливчиком находится безымянный гранитный остров вытянутой формы, тоже превосходное место для обзора побережья, но уже со стороны озера.
На оконечности Бесова Носа особо отчетливо ощущается стихийная мощь озера. Со страшной силой, содрогая скалу, обрушиваются сюда волны во время шторма. Здесь по-особому воспринимаются грозы, пробуждающие неуверенность, страх и беспокойство. Но чаще мыс бывает по-своему гостеприимным. Если ветер не лобовой, то в бухтах по ту или другую сторону всегда можно укрыться и переждать непогоду. На очень разное состояние мыса, то идиллически спокойное, то капризно суровое, не могли не обращать внимания и древние мастера, выбравшие его местом для своих удивительных творений. К сожалению, мы не можем знать, какое состояние озера производило на них впечатление, а на какое не обращалось внимание вовсе. Но наиболее благоприятным для гравировок было, конечно, спокойное состояние водной поверхности.
Отметим, наконец, что мыс был удобен и для загонной охоты. Перегородить его в основании не составляло труда, и звери, например лоси, которые заходят сюда по своей воле и поныне, были обречены. Путь на берег отрезался, а вода вряд ли приносила спасение. На плаву или даже на гладком льду звери становились легкой добычей охотников. По обе стороны мыса, в бухтах, прекрасные рыболовные угодья, где до сих пор ставят промысловые сети-гиганты. Правда, прямых свидетельств интенсивного практического использования мыса в промысловых целях у нас нет. Думается все же, что не только промысловые достоинства, а прежде всего общий вид и центральное положение обусловили появление на нем петроглифов.
С оконечности Бесова Носа особенно ясно и отчетливо устанавливались взаимосвязи с окружающей территорией и всем природным миром в целом, причем как по горизонтали, то есть с окрестными мысами, берегом и водой, так и по вертикали — нижним, подводным, миром, средним— землей и верхним — небесной сферой. Не раз высказывалось предположение, что мыс и его оконечность стали священными еще до того, как появились изображения. По мнению А. М. Линевского, первоначально почиталась и стала местом культовых действий естественная трещина в скале, которую позднее включили в фигypy беса. А. Д. Столяр считает, что прообразами беса и двух других крупных изображений слева и справа от него (сома и выдры) послужили объемные скульптурные изделия из дерева — «идолы», которые стояли вертикально, опираясь основаниями на скалу. Позднее их заменили изображения, сохранившие, однако, отпечаток деревянных макетов-прототипов. Конечно, прямых доказательств существования таких идолов нет. Как-то трудно представить себе выдру (ящерицу), поставленную на хвост. Но мысль, что святилище как таковое стало формироваться до появления изображений, а сами они были лишь следующим этапом в его развитии, представляется верной по существу и вполне соответствует логике первобытного сознания, насколько мы его знаем. Впрочем, не будем забегать вперед.
Прежде чем выйти на оконечность, следует осмотреть одно сравнительно небольшое скопление петроглифов на северном мысу Бесова Носа, обращенном к довольно широкой дугообразной бухте между Бесовым и Пери Носами, с прекрасным песчаным пляжем под отвесным склоном осыпающегося песчаного берега, покрытого густым лесом. У самой воды песок сырой и плотный, идти по нему легко и приятно. За плавным изгибом берега в основании Бесова Носа обрывистая песчаная осыпь высотой 2,5 м сменяется слабовыпуклым выступом гранита с пологим склоном к воде, ровным и гладким. Это и есть северный мыс. Две небольшие рыбацкие избушки, доживающие свой век, уже несколько десятилетий служат хорошим ориентиром. Мыс отчетливо делится на две части: левую, со слабо выступающим в озеро слегка выпуклым краем, и правую — подпрямоугольных очертаний. В левой прибрежная кромка отсечена довольно длинной продольной трещиной-разломом. Почти в центре образовавшегося сегмента пятнистой поверхности, то серовато-коричневой, то черной, — небольшое полотно, включающее третью часть всех фигур и наиболее яркие ее композиции. Изображения расположены довольно компактно, на узкой полосе между двумя трещинами; лишь две фигуры выходят за ее пределы — одна выше, другая — ниже.
В левом верхнем углу — лодочка со слегка изогнутым корпусом и тремя гребцами, лебедь и антропоморфная фигура без рук и с головой в виде кружочка. Под ними — крупный лебедь с солярным знаком на шее. По странному изгибу его лучей создается впечатление, что первоначально знак был обособлен и лишь потом соединен с птицей. Чуть выше головы лебедя — какое-то животное, похожее на бобра, с массивным туловищем и широким, но коротким хвостом.
Немного ниже и правее — еще более выразительная композиция: человек в маске зверя с совмещенными солярным и лунарным знаком в руках настигает лося (оленя?). Внимание исследователей особенно привлекала человекоподобная фигура. А. М. Линевский принял ее за мифологическое существо с хвостом и звериной мордой, на котором висят два капкана (по другому варианту его чтения, это некий дух, попавший в капкан). В. И. Равдоникас же увидел здесь замаскированного под медведя человека с длинным хвостом, с солярным и лунарным знаками в руках, стоящего на змее, который ассоциировался с образом могущественного тотема, имеющего сложную тройственную природу — животную, человеческую и космическую. Центральная идея всей композиции понята им как борьба двух начал — света и мрака, тепла и холода, добра и зла. Человек в маске — олицетворение светлого и доброго начала, покровитель рода или племени, показанный в роли победителя.
К. Д. Лаушкин истолковал сцену как символическое жертвоприношение в честь солнца. Вот о чем она рассказывает, по его мнению: «Истомленные и изголодавшиеся люди (не нашлось даже жертвенного животного), может быть, ранней — холодной и бескормной весной, жаждя солнечного тепла, делают отчаянную попытку магическим путем заставить солнце (покровителя оленьих стад, лосей и всего живущего на земле) светить ярко и горячо, по-летнему: они приносят ему в жертву молодое животное (символически)... Они обращаются за помощью к предку, выступающему в зверином (т. е. тотемическом) облике... Предок, попирая ногами темноту, отнимающую свет от солнца, помогает ему одолеть врага. Через предка же они взывают о помощи и к луне, чтобы она на своих рогах подняла из-под земли дарующее жизнь светило...»
Внимательно и многократно рассматривая данную сцену, мы пришли к выводу, что поврежденная естественным сколом линия под ногами человека обозначает не змею, а лыжу (следовательно, перед нами изображение лыжника; во всем онежском комплексе их только два). Торчащий из-за спины отросток — тоже не хвост, а какое-то орудие охоты или деталь охотничьей экипировки. Похоже также, что выбитый перед ним зверь, как и расположенные выше, над головой лыжника, серповидная фигура и опрокинутый на спину (убитый?) лось, также входят в состав композиции, смысл которой не вполне ясен. Наша попытка трактовать ее в духе А. М. Линевского как изображение охотника, отправляющегося ставить капканы, была не вполне удачной.
Совсем низко, уже за трещиной, выбит лось, у которого задняя нога очень напоминает антропоморфную фигурку —еще один комбинированный образ, совмещающий две ипостаси-зверя и человека, причем человек как бы включен в зверя.
На западной половине мыса склон круче, тоже пятнистого цвета, у воды же — преимущественно темный. Здесь господствуют одиночные фигуры, которые тянутся на протяжении 15 м: солярные знаки, птицы, серповидная фигура, неполная фигура лося, лось, ноги которого как бы спутаны — соединены линией, и др. Замыкает их крупный «полосатый» лебедь с длинной изогнутой шеей и дугами внутри контурного туловища, которого В. И. Равдоникас не без основания считал «наилучшим по художественным достоинствам». Всего на северном мысу Бесова Носа В. И. Равдоникас зафиксировал 22 изображения, а теперь известно 30 фигур: водоплавающие птицы — 9, серповидные изображения — 2, кружки — 2, солярные знаки — 3 (не считая знаков в руках лыжника), лоси и олени— 7, лодка, антропоморфная фигура и лыжник в маске зверя. Большинство фигур ориентировано на юг и юго-восток, в то время как само наскальное полотно обращено к северу.
Далее, вплоть до оконечности, тянутся гладкие, зачастую красновато-коричневатые, с так называемым «пустынным загаром», отполированные до блеска пологие склоны — казалось бы, идеальные для гравировок полотна, на которых можно свободно уместить все онежские петроглифы, вместе взятые. Но эти склоны почему-то остались неиспользованными. Лишь на полпути к оконечности удалось обнаружить единственную и странного вида более позднюю фигуру оленя с ветвистыми рогами. Нет петроглифов и на противоположной стороне мыса, правда, гораздо менее пригодной для них. Там более крутые и изломанные откосы прибрежной скалы.
Основная часть петроглифов Бесова Носа сосредоточена на его оконечности, названной западным, или центральным, мысом. Она напоминает половину овала, отделенного по длинной оси. Вся левая, северная, его часть изуродована естественными сколами. Правая, южная, половина тоже повреждена трещинами, выколами и разломами, но в меньшей степени. И здесь изображения выбиты на самой оконечности обширного прибрежного склона, полого спускающегося к воде. Они тянутся полосой, достигающей в ширину 5—8 м, и занимают в целом около 100 м2. Условно можно выделить два яруса: нижний (основной), включающий участки гладкой поверхности красновато-коричневатого цвета («пустынный загар»), и верхний — неровная, темная, патинированная и покрытая лишайниками скала.
Конечно, внимание любого посетителя первоначально приковано к нижнему ярусу — полого спускающемуся к воде склону с не совсем ровной разноцветной поверхностью, постоянно омываемой озером и потому такой чистой и гладкой. Она рассечена тонкими, почти параллельными трещинами на 5 поперечных полос шириной от 1,5 до 2,4 м. В центральной части нижнего яруса и выбита знаменитая «триада», положившая начало всему комплексу — три гигантские по отношению ко всем остальным изображениям фигуры, пользующиеся большой известностью: выдра (ящерица), бес и, наконец, сом (налим). Длина их соответственно 2,56; 2,46 и 2,65 м. Это самые крупные изображения всего комплекса. В центре — колоритная фигура беса, рассеченная продольной трещиной почти на две пропорциональные части. Чувство большого удивления и смутного страха вызывает чудовище с квадратной контурной головой, внутри которой грубо намечены рот, нос и глаза, причем один глаз показан круглым пятном, а другой — кружочком с точкой в центре. У беса тонкая, лишь немного шире трещины, длинная шея, раскинутые в стороны и согнутые в локтях руки с пятью длинными растопыренными пальцами, массивное чурбанообразное туловище с небольшим расширением книзу, сильно расставленные и согнутые в коленях ноги, несоразмерно тонкие и короткие, как и руки. По правому боку торчит небольшой остроугольный выступ. Края знакомой нам уже трещины намеренно оббиты, возможно, еще до «рождения» беса. Из названия мыса и близлежащей деревни следует, что за образом беса закрепилось поддерживаемое веками представление о какой-то злой, нечистой силе. Не случайно левую руку беса перекрывает христианский крест с монограммами Христа по обе стороны от верхнего конца и овалом над ними Его скорее всего выбили монахи Муромского монастыря, что находился в 25 км южнее по берегу, наглядно засвидетельствовавшие свое враждебное отношение к «языческому» образу беса.
Справа от беса — исполинская рыба, вероятнее всего сом. Видны два глаза, длинный, отходящий влево ус, пара плавников. Голову исследователи всегда воспроизводили выбитой сплошь, как и туловище В действительности же она контурная. Верхняя часть туловища (с правой стороны, под плавником) пострадала от естественной выщербины, нижняя заметно сужается. Левая сторона менее ровная, со слегка изогнутым краем. Хвост кончается почти на уровне плеча беса, и от него вправо отходит короткий, слегка изогнутый отросток. Рыба чуть длиннее беса, но на глаз разница почти не заметна. Сом — прожорливый хищник, который держится обычно поодиночке в глубоких, захламленных деревьями и корягами местах. Питается он лягушками, рыбой и даже водоплавающей птицей. Самые крупные экземпляры его достигают 5 м длины и свыше 300 кг веса. У сома вкусное жирное мясо, очень прочная кожа. Огромные размеры, образ жизни и повадки этого колоритного обитателя водного мира не могли не привлечь к нему внимание древнего человека.
И. С. Поляков, посетивший устье р. Водлы в начале 70-х годов прошлого века с целью зоолого-географических и археологических исследований, свидетельствует, что перед самым его приездом сюда «был изловлен сом, которого раньше здесь не знали и не видывали». Вряд ли то был единственный случай на протяжении многих тысячелетий.
Слева от беса — фигура, которую чаще всего принимают за ящерицу. Но общий облик, величина и особенно переход от задних лап к хвосту не позволяют согласиться с таким определением. Скорее всего, на скале выбита выдра, хотя естественные размеры зверька не столь уж велики — всего 120— 180 см. Выдра — хищник с маленькой вытянутой головкой, короткими лапами и конусообразным хвостом длиной до 50 см. Она быстро плавает и хорошо ныряет, чрезвычайно осторожна. У нее красивый мех, исключительно ноская шкура. Известный американский зоолог-натуралист Э. Томпсон называл выдру жизнерадостной и бесстрашной: «Любящая и ласковая по отношению к своим сородичам и благожелательная к соседям по водоему, полная игривости, отваги и силы, идеальная в своем доме, стойкая к смерти. Благороднейшая маленькая душа из всех четвероногих, встречающихся в наших лесах»,— писал он. Первобытных людей, прекрасно знавших повадки зверей, должен был заинтересовать образ жизни выдры, в котором важное место занимают и вода, и суша. Выдра могла наиболее естественно олицетворять связь между подводным (нижним) и надводным (средним, или земным) мирами. Вся триада производит большое впечатление. Мимо нее не прошел ни один из исследователей, но в оценке они серьезно разошлись.
Крупнейший финский археолог А. М. Тальгрен, а позднее А. Я. Брюсов и В. И. Равдоникас считали, что триада состоит из разрозненных фигур, не имеющих тесной связи между собой. Они допускали, в частности, что фигура беса — более поздняя. В. И. Равдоникасу показалось даже, что при ее выбивании использовались металлические орудия. Поздними, но уже все три фигуры, считает и один из крупнейших знатоков первобытного искусства А. А. Формозов. Удивляет категоричность подобных суждений, по существу ничем не подкрепленных. Ссылки на технику выбивки не убедительны — характер ее в принципе тот же, что и у других фигур. А местоположение и взаимосвязь с окружающими рисунками свидетельствуют как раз об обратном, а именно — о раннем появлении триады, что довольно простым, но остроумным способом показал еще в 30-е годы А. М. Линевский. По его убеждению, заполнение скалы началось как раз с создания трех исполинских фигур, а еще точнее — с фигуры беса. Уже при первом знакомстве с этими изображениями ему стало ясно, что щель, пересекающая фигуру беса вдоль, образовалась до, а не после появления беса. В самом деле, щель делит беса на две абсолютно равные части; рот выбит там, где от нее отходит небольшой отросток; узкая шея точно совпала со щелью, обе кромки которой оббиты только внутри фигуры. Следовательно, бес намеренно «привязан» к уже существовавшей и, вероятно, почитавшейся естественной трещине.
Далее исследователь доказывает, что самая ранняя из фигур — бес, а затем появились сом (налим) и выдра (ящерица), расположенные справа и слева от него, в 5,36 м друг от друга. Размещение беса явно зависело от щели в скале, а рыбы и выдры — от беса; хвост рыбы и конец туловища выдры проходят на уровне плеч беса, а расстояние от беса до той и другой фигуры почти одинаковое. Примем во внимание также одну и ту же ориентировку— головами вверх по склону. Чтобы выяснить связь трех крупных фигур с остальными изображения- ми, А. М. Линевский прикрывал выдру и рыбу листами бумаги — и сразу становилось ясно, что крупные изображения, прежде всего бес и сом, безусловно, появились ранее прочих и повлияли на их размещение. Так, фигуры слева от сома расположены в «столбик», в виде узкой вертикальной полосы. Именно сом помешал им раздвинуться и соединиться с теми,что выбиты справа от него. Следовательно, перед нами три взаимосвязанных изображения, близких по времени создания, появившихся на самом раннем этапе развития онежского святилища, главными объектами культа в котором, по мысли А. М. Линевского, являлись бес, выдра и налим. Окружающие их небольшие по размерам фигуры— лишь символические жертвоприношения триаде.
Бес, в понимании А. М. Линевского,— это дух, «хозяин» леса и, быть может, одновременно неблагоприятного восточного ветра. Среди символических жертвоприношений ему нет лесных зверей, поскольку они и так находятся в его личных владениях. Углубление в полости рта и оббитая по краям трещина свидетельствуют о том, что беса кормили и поили. Главным лакомством его, вероятнее всего, была кровь убитых животных, через щель бесследно исчезавшая в пучине озера. Кормили и других духов. Но когда они не оправдывали возлагавшихся на них надежд, их серьезно «наказывали». Выбоина на брюхе налима, выступ (подобие наконечника) в боку беса, трещина на голове выдры — будто бы наглядное тому подтверждение.
С выдрой древние жители края связывали понятие о зле — то есть вреде, голоде и лишениях, поскольку она была главной помехой в хозяйстве древнего рыболова-охотника: разрушала птичьи гнезда, отгоняла от берега стаи рыб и птиц и т. д. Стремление умилостивить хищного зверька и привело к его почитанию, возникновению культа выдры. А. М. Линевский допускал, что изображение выдры могло быть связано и с культом мертвых (предков). Как известно, выдра — не такое уж вредное животное, скорее даже наоборот: где она водится, рыбы больше. Но сам факт обожествления выдры в древности вполне возможен. Есть этнографические примеры такого рода. Так, тлинкиты Северной Америки в былые времена испытывали сильнейший страх перед выдрой, а охота на нее была строжайше запрещена. С выдрой у них связывались самые фантастические поверья. И на скалах Онежского озера выдра фигурирует скорее всего не как промысловое животное, а как объект поклонения, культа. Налима, по догадке А. М. Линевского, почитали и как хозяина дна озера, и как источник пищи в голодное время года.
В конечном итоге получалось, что бес олицетворяет «хозяина» суши, выдра— символ зла, а налим — символ добра. Все окружающие их фигуры — символические жертвоприношения названным духам, не игравшие самостоятельной роли. Святилищем в полном смысле служил только мыс Бесов Нос, где и совершались различные магические обряды и церемонии с целью обеспечения удачи в охоте и промысле.
Композиционный анализ триады, проделанный А. М. Линевским, даже К- Д. Лаушкин признал безукоризненным. Но в конкретной расшифровке образов они решительно расходятся. В выдре К- Д. Лаушкин видит ящерицу, а в образе беса — существо женского рода — бесиху. Всю их совокупность воспринимает как нечто вроде жуткой триады смерти — смерть в ее трех ипостасях: «В центре — божество смерти, которое можно сопоставить с владычицей Туонелы карело-финскнх эпических песен. Почти двухметровая фигура выполнена с замечательной экспрессией. Безобразная голова неестественной четырехугольной формы,, асимметричное лицо, кривой рот, западающий в воронку, растопыренные пальцы рук, вызывающие в памяти отталкивающий образ крючковатых пальцев с железными когтями злого сына Туони. Богиня широко распахнула объятия, как бы всегда готовая сцапать очередную жертву и упрятать ее в страшной своей утробе. Справа и слева от богини, почти на одинаковом от нее расстоянии,— неизбежные спутники смерти, вызывающие чувство гадливости и ужаса,— скользкий налим и ползучая гадина».
Более того, К. Д. Лаушкин считает, что Бесов Нос — вовсе не центральная часть святилища. Главные моления, по его мнению, происходили на соседнем Пери Носе и были связаны с поклонением солнцу. Данный же мыс, занимающий подчиненное место, посвящен культу мертвых. Но такой вывод тоже сомнителен. Не ясно, например, почему здесь так мало тех самых ладей мертвых, изображение которых, по логике вещей, должно было занимать одно из основных мест в культовых действиях на данной скале.
Но мы отвлеклись от знакомства с рисунками Бесова Носа. К полемике по поводу их истолкования мы еще вернемся. А пока еще раз зафиксируем принципиально важный для понимания всего онежского изобразительного комплекса вывод: три крупные фигуры на оконечности Бесова Носа — самые первые и, видимо, какое-то время остававшиеся единственными его изображениями. Именно отсюда началось распространение петроглифов вширь — по самому Бесову Носу, соседним мысам и островам. Убедительность доказательств А. М. Линевского признали К. Д. Лаушкин, А. Д. Столяр и другие ученые, но последовательность появления фигур в триаде не раз становилась предметом обсуждения. Р. Б. Климов полагает, что сначала был выбит сом, затем ящерица (выдра), а уже потом — бес. Нам, однако, кажется, что первым появился бес, а за ним, без большого разрыва во времени, — и две другие фигуры. Позднее скала стала заполняться иными, более мелкими изображениями. Правда, вспышка «гигантизма» проявилась еще раз, когда слева от выдры выбили очень крупного лебедя, с длинной и прямой, слегка отогнутой назад шеей. Основание его, как и нижние лапы выдры, находится почти на уровне плеч беса. Не исключено, что данный образ намеренно введен в триаду для связи с верхним миром (небесной сферой). Конечно, от этой общей догадки до конкретной расшифровки образа, его временной и смысловой связи с триадой, прежде всего с ближайшей к нему выдрой, еще довольно большая дистанция. Перед клювом рассматриваемого лебедя— две до удивления странные птицы (лебеди), точнее их шеи с клювом, без туловища или же с едва намеченным, несоразмерно маленьким туловищем. У правой руки беса выбита стерлядь (единственная среди онежских изображений), над правым его плечом— пара маленьких птичек, а у левой руки — другая пара птиц (лебедей), более крупных и расположенных иначе — друг под другом, головами и шеями вниз к воде.
Слева от выдры на изолированной плите — еще одно редкое изображение — дерева, как будто со схематичной птицей на нижней ветке. Основание слегка загнуто, но понять изгиб трудно, так как он упирается в естественный выкол. У основания дерева удалось рассмотреть две схематичные птички.
Над упоминавшимися выдрой и крупным лебедем, в самой верхней части нижнего яруса, на краю довольно глубокого разлома, — небольшое и немного поврежденное скопление, где преобладают птицы, разные по стилю и технике выбивки. Выделяется схематичное изображение птицы с двумя шеями, обращенными в разные стороны, а также голова и шея лося — еще один выразительный пример неполной фигуры. Там, где должно и могло располагаться туловище, выбит какой-то неправильно-крестообразный знак, видимо, вовсе не связанный с лосиной головой.
Чуть западнее — странная антропоморфная фигура с длинной линией на месте ног, которая упирается в край отвесного выкола. В. И. Равдоникас принял ее за символический образ, который в реальной жизни носили как культовое изображение на шесте. Для А. М. Линевского этот «трезубец» — орудие рыбной ловли. Вероятнее всего, это человекоподобная фигура, правда, очень необычная, главным образом по оформлению нижней части в виде длинного хвоста. Возможно даже, перед нами комбинированный мифологический образ человеко-змеи пли человеко-зверя с длинным хвостом.
Уже упоминался выразительный «столбик» разнообразных рисунков справа от сома. В верхней его части — схематичное изображение зверя, скорее всего медведя, затем — птица, показанная как бы вниз головой, и сцепка, изображающая морского зверя (нерпу), загарпуненного с небольшой лодки. Ранее все исследователи принимали ее за сцену рыболовного промысла, но одни видели в ней рыбу, проткнутую «трезубцем», другие — небольшую лодку с одним гребцом, загарпунившим колоссальную рыбу. К. Д. Лаушкин, опираясь на одну из рун «Калевалы» рассказывающую о щуке из царства мертвых, считает, что в данной композиции запечатлены мифологический герой в лодке и рыба-чудовище «нижнего» мира. Отвлекаясь от смысла сцены, заметим, что принимать загарпуненный объект за рыбу нет оснований. По общим очертаниям он — почти копия морских зверей из петроглифов Бело-морья. Приходится только удивляться, что в свое время В. И. Равдоникас, как раз допускавший прямые контакты творцов беломорских и онежских петроглифов, не воспользовался беломорскими аналогиями. Теперь следует учитывать еще одно обстоятельство: при раскопках стоянки на соседнем с юга мысу Кладовец найдены кости тюленя (нерпы). Следовательно, нерпа, не представленная в современной фауне, водилась в Онежском озере (она обитает в Ладоге, откуда в глубокой древности, видимо, и проникла сюда). Можно допускать поэтому, что у данной сцены — местные корни. Ниже, по краю пятна испорченной поверхности,— несколько не вполне понятных и ранее недостаточно точно скопированных изображений. Кажется, среди них есть птицы и очень схематичная, явно мужская фигура. В средней части «столбика» рисунков больше, и им еще теснее. Вот и многофигурная композиция, показывающая, как человек бросает один за другим два гарпуна в крупную рыбу. Чаще всего ее так и понимали — как сцену промысла на рыбу с помощью гарпуна. Но К. Д. Лаушкин, приняв гарпун в руке человека за изображение лодки с тремя гребцами, увидел в ней отражение более сложного мифологического сюжета — освобождение огня-солнца из чрева чудовищной рыбы тремя гребцами-героями. Сокровенный смысл мифологической сцены, по его мнению, таков: «...некое божество подводит лодку с тремя гребцами к чудовищной рыбе, которая, должно быть, задерживает солнце в преисподней...
Очень вероятно, что три гребца — это мифологические существа типа культурных героев, которые отправились в царство мертвых, чтобы в союзе с добрым божеством вернуть солнце на дневной небосвод». Но поскольку лодка с героями в данной сцене отсутствует, содержание ее совсем иное. Ниже выбит крупный лось (олень) в окружении разнообразных по виду и ориентировке птиц, в основном лебедей. И, наконец, в основании «столбика» всего две фигуры — птичка и необычного вида олень с длинной «птичьей» шеей — видимо, пример переосмысления (еще в древности) первоначального образа, когда он путем нехитрых дополнений превращался в нечто иное, в данном случае — в комбинированный сложный образ оленя-птицы. По правую сторону от сома рисунки разбросаны более свободно, но в целом тоже тянутся по склону вниз, правда, более широкой полосой. Вверху оригинальная фигура в виде «луковицы» (изображение весла?), а почти вплотную к ней выбита птица с узким, уплощенным туловищем. Правее — еще одна комбинированная фигура, представляющая сочетание морского зверя (нерпы?) и лебедя, верхняя часть шеи и голова которого уничтожены сколом. Ниже «двойная» птица, а также лебедь, заклейменный христианским крестом, почти таким же, как на бесе, но меньших размеров. Кроме того, выбиты полоска, лебедь со странным, расширяющимся и усеченным сзади хвостом, непонятная фигура и выразительное изображение лося на очень длинных ногах. И здесь, правее от сома, найдено несколько новых изображений: схематичная птица, лодка и др. Таковы петроглифы центральной части нижнего яруса, вокруг триады. Их около 50. В длину они тянутся на 7,7 м, в ширину — почти на 5 м. На правом краю нижнего яруса, который как бы выдается на 5 м вбок, имеется такая сцена: мужчина-охотник с головой в виде контурного кружка колет массивного контурного зверя, видимо медведя. Чуть в стороне— лебедь, туловище которого вовсе не контурное, как показано В. И. Равдоникасом, а выбито сплошь. Наконец, немало удивляет крайняя к юго-востоку, сильно схематизированная одиночная фигура — тоже комбинированная. Верхняя часть се — антропоморфное мужское изображение, а нижняя — птица, скорее всего лебедь. А. М. Линевский трактует сложный образ как олицетворение некой стихии, вероятнее всего, неблагоприятного восточного ветра, для успокоения которой приносится жертва — убитый лебедь. В. И. Равдоникас воспринимал его иначе — как сложное изображение, в котором дугообразная линия с прямым отростком посередине соединяет четыре элемента: лебедя, немного кривую линию с концом в форме наконечника копья, линию с отростком заканчивающимся схематической головой рогатого животного; схематическое же изображение птицы. Скорее всего, здесь в единое целое слиты две составные части — мужское существо и лебедь.
Противоположный, левый, край нижнего яруса Бесова Носа длиной 5,5 м разбит разломами на 4 блока, которые ступеньками высотой от 5 до 15 см поднимаются в сторону триады. По ним почти по прямой тянется вереница крупных птиц, сильно пострадавших от выколов и разломов; их не менее пяти. Замыкает эту стаю птица, в туловище которой почти в центре выбит четкий столбик. От следующей птицы сохранились лишь отрезки прямых линий. Третий по счету лебедь определенно имел контурное туловище. У четвертого оно выбито сплошь. На его спине «пристроился» еще один, опять контурный лебедь, правда, он без головы. Лебедь, что впереди стаи (с двумя лапами), слегка повернут книзу и как бы меняет направление общего движения. Перед ним, почти грудь в грудь, выбит другой, еще более крупный лебедь. Клюв его вонзился в маленькую птицу (утку?), с которой почти соприкасается и клюв предыдущего лебедя. В. И. Равдоникасу показалось, что изображена сцена пожирания утки двумя лебедями (? — Ю. С.). Под лебедем, плывущим навстречу стае,— лодка с 10 гребцами, одна из трех во всей центральной группе Бесова Носа.
Позади, впереди, ниже и выше рассмотренной полосы еще несколько изображений. Стаю крупных лебедей сзади как бы подгоняет небольшой человек с вытянутой рукой, показанный в позе присевшего. За его спиной, чуть выше — схематичная «двойная» птица в виде скобы. Ниже стаи — схематичная птичка с изогнутой полукругом шеей, а также довольно крупный лебедь, почти касающийся клювом ног головного в стае лебедя и, наконец, лебедь с длинной шеей, обращенной вниз, которой касается клюв еще одной птицы (туловище ее не сохранилось). Над крупным лебедем перед стаей — необычный контурный лебедь, от хвоста которого вверх и вниз отходят еще две птичьи шеи. Получается фантастическая птица с тремя шеями и головами — образ явно мифологический. Поодаль новый лебедь. Наконец, впереди, на изолированной разломами плите, над сомнительной лодкой — любопытное по стилю схематичное атропоморфное изображение, почему-то не скопированное В. И. Равдоникасом; А. М. Линевский же его знал. Таковы петроглифы нижнего яруса.
Верхний ярус занимают две плиты. Одна, длиной 6 м при ширине 3 м, обрамлена сплошными выколами и отделена от нижнего яруса относительно широким и глубоким разломом. Под левой ее половиной — вторая плита (5X2 м), рассеченная трещинами на три куска. Поверхность плит темно-серого цвета, неровная, с многочисленными выщербинами и сколами. Петроглифы почти сливаются с фоном и заметны значительно хуже, их здесь немного — всего около 20. Правее и ниже выразительной мужской фигуры, воспроизводившейся не точно, выбито несколько разнообразных по виду птиц и какое-то крупное контурное изображение. Над всеми ними — еще одна до удивления странная мужская фигура с непропорционально большими половыми органами, «распоротым» животом и птицей (лебедем) на голове; шея птицы смыкается с рукой человека. А. М. Линевский увидел здесь «похитителя лебедя», а всю сцену истолковал как «некий документ о расправе с нарушителем собственности». К. Д. Лаушкин оспаривает такую расшифровку: «Уж больно мизерна кража; не очень высоко должен был цениться лебедь в глазах прионежцев, если это только всего что заурядная птица». По его заключению, здесь представлен мифологический персонаж, связанный с идеей размножения — мужское божество оплодотворения. Лебедь же — душа рожденного существа, которая представляется в виде птицы.
Конечно, совсем не обязательно трактовать рассмотренный образ в дуде А. М. Линевского — как документальную фиксацию конкретного «воровства». Но возможность обобщенного отражения темы наказания за нарушения общинной собственности, границ промысловых угодий и другие проступки отвергать не следует. Осуждение вызывал, по-видимому, не столько нанесенный материальный ущерб, сколько сам факт подобных действий, решительно пресекавшихся.
Еще правее — наполовину уничтоженное поверхностным сколом крупное изображение выдры, обращенной почти навстречу выдре из триады. Если та как бы вылезает из воды, то эта «движется» вниз по склону, к воде. Ниже, в правой части плиты, можно рассмотреть человека с шестом в руке и, похоже даже, идущего на коротких лыжах-снегоступах. По А. М. Линевскому, он держит пешню (для добывания налимов ударами по тонкому льду). Под ногами человека— схематичная птица, а еще дальше, почти по краю плиты — очень причудливая фигура, видимо, антропоморфное существо в маске лося (оленя) с ветвистыми рогами на голове. В. И. Равдоникас видел в нем пляшущего человечка в маске рогатого животного. Еще раньше М. Биркит предположил, что имеет дело с незаконченным изображением оленя. Л. М. Линевский принял изображение за рыболовную снасть типа верши с прикрепленной к ней густой ветвью. Рядом новая фигура — верхняя часть морского зверя; низ его уничтожен широким разломом, отделяющим верхний ярус наскального полотна от нижнего.
В древности все полотно было несколько обширнее и богаче. Граница его простиралась дальше к северу. Фигура медведя, найденная нами в 9,2 м левее и выше стаи крупных лебедей — лучшее тому свидетельство. Как выяснилось при подводных работах, часть плит с изображениями откололась и сползла в озеро.
В целом же число петроглифов на оконечности Бесова Носа увеличилось с 89 до 115. Преобладают среди них птицы — 66. Зверей совсем немного: лоси и северные олени — 6, морские звери (нерпа)—3, медведи — 3, выдры—2, бобры—1, рыбы—3. Относительно много антропоморфных фигур— 12. Лишь изредка выбиты лодки— 3 (с 14 гребцами в них). Дважды показаны гарпуны. Встречаются линии, полоски, пятна — 7, непонятные фигуры — 6. Очень странным выглядит отсутствие здесь упоминавшихся уже солярных и лунарных знаков, придающих неповторимое своеобразие тематике онежского комплекса, тем более, что рассмотренное полотно функционировало и пополнялось на всех этапах его развития. И наоборот, мы почти нигде больше не встречаем изображений рыб и морских зверей. В чем причина столь разительного своеобразия западного (центрального) мыса Бесова Носа? Чтобы ответить на данный вопрос, следует внимательно познакомиться с остальными скоплениями. Вначале осмотрим южную половину комплекса, где нас ожидают такие изображения и композиции, какие еще не встречались и не встретятся после. Вместе с тем мы увидим немало знакомых, до тождества близких фигур, указывающих на взаимосвязь всех частей онежского святилища.
